Цикл рассказов "Памятные встречи"
ХУДОЖНИК А.И.РЕПИН
В
счастливый момент духовной жизни зритель испытывает то же счастье,
что испытывал автор.
И.Е.Репин.
Бывают люди, перед которыми невольно испытываешь робость. Их сутью
является какая-то изначальная безукоризненная нравственность. Они
честно делают свое дело, не заботясь ни о деньгах, ни о славе. Эти
люди удовлетворяются малым, а отдают всегда много. Таким человеком
был пермский художник Александр Иванович Репин.
Родился Александр Иванович 14 октября 1925 года в глухой таежной деревушке.
Дед Александра Ивановича был старовером и носил фамилию Брезгин. Паровоза
он не видел, к разным нововведениям относился с неприязнью. Изгнанный
за приверженность к старой вере с родной Новгородской земли, он осел
на Северном Урале. Женился на местной молодухе, построил крепкий дом,
завел хозяйство и зажил замкнутой кержатской жизнью. В семье народилось
девять детей. В трудах и заботах дожил дед Брезгин до девяноста шести
лет.
Одну из дочерей, Марию, выдал замуж за Урал, на Сибирскую сторону.
По мужу стала она теперь Репина. В 1915 году у молодых родился сын
Вася, а в шестнадцатом мужа Марии забрали на войну и убили.
Осталась Мария Репина в глухой деревне с маленьким сыном на руках.
Была она аккуратна и хозяйственна, а потому вскоре ее присмотрел вдовый
мельник Иван Воронов. По смерти жены остались у него четыре сына,
а потому хозяйка ему была необходима.
Погоревала, погоревала Мария, да деваться некуда - пришла на мельницу.
Мельник оказался человеком добрым и семейным, да и дети приняли ее
сына, как родного брата.
Зажили они дружно и в 1925 году родился у Ивана с Машей общий сын.
Назвали его Александром. Радость в семье была большая, да только недолгая.
Года не прошло, как пришли на мельницу красные коллективизаторы.
Иван Воронов новой власти воспротивился, в колхоз вступать не пожелал.
Мельница - не корова, в общее стадо не сведешь. Красные комиссары
поступили просто: мельника убили, а мельницу разорили.
И снова горькая вдовья доля накрыла Марию своим серым крылом. Нелегко
ей было кормить шестерых детей. К тому же в тридцать третьем году
разразился в стране страшный голод. Летом дети ели траву, осенью жухлые
липовые листья. Зимой двое детей померли.
К весне старший брат Василий выправил метрики и уехал в Свердловск.
Поступил он грузчиком на медеплавильный завод. Взял огород, стал строить
избушку. Через полгода перевез к себе мать и маленького Сашу, вконец
ослабевших от голода и перенесенного тифа.
В первый класс Саша пошел, едва оправившись от болезни.
Так как свой брак Мария с Иваном в сельсовете оформить не успели,
то фамилия ему досталась материнская - Репин.
Учился Саша прилежно, с радостью открывал для себя мир знаний. Не
думал мальчик, что через три года ему предстоит стать единственной
опорой матери. В тридцать шестом году брата Василия взяли в армию,
а в тридцать седьмом он погиб на озере Хасан. В тот год Саше исполнилось
только двенадцать.
Впервые в художественную галерею Саша попал в четвертом
классе. Среди множества картин он вдруг увидел одну, поразившую его
воображение. Она казалась ему живым окном в природу, и мальчик не
мог оторвать от нее глаз. Этой картиной было полотно В. Туржанского
"Гроза уходит". В этот день Саша заболел живописью.
В пятом классе он пошел в Студию художественного воспитания, а в шестом
уже с упоением акварелью и маслом писал этюды.
После седьмого класса, в начале войны, Саша поступил в Архитектурный
техникум, но сухие линии чертежей не увлекали его и он проучился там
недолго.
В сорок третьем году, в разгар войны, в Свердловске открылось художественное
училище. Александр Репин собрал свои рисунки и живописные этюды, принес
в приемную комиссию и был принят. Вместе с ним в училище поступил
известный в Перми художник Иван Борисов, челябинский скульптор Зайков
и ныне прославленный мастер Эрнст Неизвестный.
Учился Саша со страстью. Они с мамой жили на окраине города. До трамвайной
остановки было девять километров. Но дальняя дорога не тяготила мальчика.
В пути Александр впитывал все изменения в природе и успевал написать
два-три этюда.
Но
и здесь пришлось проучиться Саше лишь полгода. В том году ему исполнилось
восемнадцать лет и Репина призвали в армию. Вместе с ним ушли на фронт
его училищные друзья.
Репин не отличался ни ростом, ни крепким здоровьем, а потому был направлен
в Училище военных фельдшеров. После его окончания Александра отправили
в Москву, а оттуда в Житомир, где формировались части Польской освободительной
армии.
Судьба берегла Александра. В боях за освобождение Польши, а затем
Германии, Александр Иванович не был даже ранен. Войну он закончил
на Эльбе 11 мая 1945 года.
Молодых демобилизовывали в последнюю очередь и Репину пришлось около
года служить в госпитале во Франкфурте-на-Одере, и некоторое время
в Польше.
В сентябре сорок шестого года Александру исполнился двадцать один
год. Учитывая, что у него престарелая мать, он был демобилизован.
Оказалось,
что за годы военной службы страсть к живописи не угасла и Репин в
том же году продолжил учебу в Художественном училище. С фронта вернулся
израненный Борисов, Эрнст Неизвестный остался учиться в Москве.
Снова начались годы напряженной учебы. Еще с большим
упорством всматривался Александр в окружающую природу, старался уловить
в пейзаже общую колористическую гамму, изучал тонкие оттенки света
и цвета. Несмотря на большой перерыв, он не утратил живописного чутья.
Его небольшие по размеру этюды были безукоризненны по колориту и через
год в училище его, шутя, стали называть "наш Левитан". О
том, с каким вниманием принимались этюды Репина педагогами и товарищами,
рассказывал Народный художник России Евгений Широков, который учился
в том же училище. Он и вспомнил прозвище Александра, присвоенное ему
приятелями.
После окончания учебы Репин уехал на север Пермской области в город
Боровск. Работал в школе учителем рисования, писал пейзажи Северного
Урала. Там же женился на молодой учительнице биологии Галине Васильевне.
С 1953 года Александр Иванович стал участвовать в художественных выставках,
в 1963 году был принят в Союз художников.
В следующем году семья Репиных переехала в Пермь, где они получили
квартиру и мастерскую. Теперь, казалось бы, можно было жить спокойной
жизнью. Появились условия для работы, его пейзажи полюбились публике,
появились заказы и Художественная галерея обратила на него внимание.
На деньги союза можно было ездить на выставки в обе столицы, быть
в курсе художественной жизни страны.
В семидесятые годы пришло время Хрущевской оттепели. Открылись запасники
многих музеев и зрители увидели совершенно новое для советских людей
искусство. То самое, которое десятилетиями им подавалось, как растлевающая
мазня, годная только для сытых буржуа.
Открылся третий этаж Ленинградского Эрмитажа и молодые художники увидели
то, чему их не учили в художественных школах. Имена Пикассо, Матисса,
Ренуара, Брака и других западных мастеров обрушились на забитые социалистическим
реализмом головы советского обывателя, вызывая у многих неприятие.
Но художественная молодежь приняла новое искусство, как призыв к продолжению
вечного эксперимента, как слом системы надоевшего соцреализма.
Александр
Иванович был среди тех, для кого это искусство было откровением. "В
Эрмитаже, - рассказывал он, - я смотрел на работы Марке и не мог понять,
как удалось художнику достичь столь завораживающей простоты. В размышлениях
над этим я подошел к окну, выходящему на Неву, и вдруг сквозь пелену
осеннего дождя увидел "пейзаж Марке". Все было, как на его
картинах - простота, композиционная завершенность, цельность колорита.
Я вдруг понял, как глубоко должен художник переосмыслить увиденное,
чтобы прийти к такой очаровывающей обобщенности".
Для Александра Ивановича начались годы новой, теперь уже самостоятельной,
учебы. Он понимал, что чтобы усвоить язык современного искусства,
нужно, прежде всего, по-новому увидеть природу. Художник должен разглядеть
в ней формы, скрытые от непосвященных. Это необходимо не для эпатажа
зрителей, а для поиска новых, более сложных обобщений.
Александр Иванович всегда ощущал себя пейзажистом, но оказалось, что
современную философскую мысль передать привычным изображением предметов
невозможно. В мире бесконечно усложнились проблемы. Человечество пребывает
под страхом ядерного уничтожения, резко ухудшилась экологическая среда,
в разных точках планеты возникают войны. Репин уже не мог писать красивые,
гармоничные картины в духе Левитана.
Теперь, выходя на этюды, он писал не то, что видят все. Пейзаж становился
поводом для поиска новых форм, отражающих тревожное состояние души
художника. Природа по-прежнему была основой его живописи, но она стала
принимать новый, непривычный, подчас, причудливый вид. Автор видел
в этих работах движение вперед, переосмысление привычного мира. Репин
не раз слышал, как за его спиной во время работы шептали: "ненормальный".
Вместо привычных елочек и берез на его полотнах люди видели странные
изломы кубистических форм. Иногда его спрашивали: "Вы авангардист?"
- Мне всегда кажется, что я реалист, - отвечал он, - а вы уж думайте
сами.
Для Репина прежняя реалистическая и его новая манера были неразделимы.
Вопросы композиции и цвета в тех и других решались с одинаковой ответственностью.
Художник обретал свой новый современный язык. Всегдашнее удивление
перед жизнью и абсолютная честность в работе помогали ему в этом.
Тайна искусства всегда манила его, всей душой он стремился заглянуть
в ее глубины.
Однако его работы вдруг перестали нравиться не только заказчикам,
но и Худсовету. Начальство не могло принять неожиданные изыски художника.
Из его пейзажей не только исчезли привычные формы, но, главное, в
них не читалась социалистическая идея. Художник не желал подстраиваться
под общепринятый вкус, он шел своим путем. После полувекового перерыва
между работами послереволюционного "авангарда" и современными
находками молодых он первым среди уральских художников освоил язык
нового искусства, не впадая при этом в подражательность. Поиск собственного
пути позволил Репину в своих работах создать впечатляющие обобщения
современных проблем от борьбы за чистоту лесов и рек до угрозы всеобщего
Апокалипсиса.
В
работах Александра Ивановича речные потоки, деревья и облака стали
принимать космические очертания. Под его кистью зазвучали вселенские
мотивы. Философское осмысление жизни вырвалось из узких рамок бытовой
необходимости на простор вечных тем. Название работ этого периода
говорит само за себя: "День и ночь", "Планетарная композиция",
"Голубой шар", "Апофеоз", "Катарсис"...
Эти работы воспринимаются как абстракция, но каждая из них написана
на реальной основе. Живописный поиск расширил горизонты мышления.
Для художника открылась всеобщая связь предметов и явлений, он остро
ощутил, как мала и хрупка наша планета.
В работах Репина зазвучал страстный призыв бережного отношения к нашему
общему дому. Он увидел, что человечество подошло к черте, за которой
грядет духовная пустыня.
Работы, написанные в абстрактной манере, помогли художнику вернуться
к реалистическому пейзажу на новом творческом этапе.
Картины, созданные на основе натуры художником-пейзажистом, стало
уже трудно назвать просто пейзажем. Немногим художникам удавалось
расширить рассказ о природе до образа Родины. Репин - один из них.
В работах Александра Ивановича, прежде всего, поражает фантастический
простор. Чем больше зритель всматривается в его пейзаж, тем глубже
он оказывается втянутым в пространство картины. Рама раздвигается,
словно окно, к которому приближается человек. За окном открываются
все новые подробности, которые хочется получше рассмотреть.
Пейзаж разворачивается вокруг зрителя, а сам он непонятно почему начинает
вдруг подниматься и парить над окружающим пространством. В картине
зритель начинает видеть не гору или лес, а именно горы, леса, бескрайние
дали.
Художник из наблюдателя превращается в романиста пейзажа. Он открывает
зрителю новые просторы, очаровывает его враз увиденной красотой. В
лучших работах Александра Ивановича привычный нам пейзаж исчезает.
Вместо него открывается величественный рассказ о данной местности,
о времени года и состояния природы. В этих работах мастерство художника
достигает наивысшей точки. Это уже достигнутая годами труда и размышлений
Гармония.
Зритель невольно начитает глубже дышать, словно он попал в горы, где
много свежего воздуха.
Я не ручаюсь, что достигну желаемого. Это так неуловимо. Надо обладать
сверхъестественной гибкостью чувства, и совершенной свежестью взгляда,
и неутомимой энергией, чтобы выбиваться из тех грубых средств которыми
мы владеем.
И.Е. Репин (из письма В.В. Веревкиной, 1895 г.)
Когда я впервые познакомился с творчеством Репина,
мне захотелось заглянуть в его "кухню", понять, каким образом
художник добивается подобного зрительского эффекта.
- Александр Иванович, - спросил я его, - как вы добиваетесь на полотне
такой насыщенности пространством? Как строите композицию?
- Об этом двумя словами не скажешь, хотя и особых секретов у меня
нет, - ответил он. - Возможности художника, как известно, весьма ограничены.
Для передачи всего богатства мира у него есть только плоскость, линия
и краска. Из этих немногочисленных элементов художник должен создать
новую реальность, то, что заживет своей жизнью и будет волновать человека,
как волнует сама природа. Он стремится к тому, чтобы его произведение
стало искусством, влилось в поток мировой культуры. Это сложная задача,
но если ее не ставить, лучшее искусством не заниматься. Окружающая
нас природа во всех отношениях гармонична, художнику ее не переплюнуть.
Остается либо подражать ей, пытаться приблизиться к заложенной в ней
красоте, либо на ее основе создавать нечто свое, отличное от первоосновы,
но тоже стремящееся к гармонии.
Подражать природе - это значит пытаться постичь живописными методами
ее колористическую цельность. Это не просто, но всегда находились
художники, которым это удавалось. Среди русских это Саврасов, Левитан,
Шишкин, Васильев.
Они честно писали то, что видит их глаз. Писали прекрасно, умели достичь
уровня образа, и потому их работы из первоначальной этюдности достигали
уровня картины. Их заслуженно называют классиками, мы у них учимся
живописному мастерству.
Но им на смену пришел двадцатый век с его достижениями и новыми загадками.
Из жизни ушло ощущение покойного слияния с природой. Человек заметался
в поисках новой устойчивой реальности, и в первую очередь, заметались
художники. Они стали искать новые формы. Старые каноны были разрушены,
проявился явный кризис натурного списывания.
Отбросив старую школу, многие художники попали в тупик, из которого
каждый искал выход самостоятельно. В искусстве появилось множество
"измов".
Некоторые направления, исчерпав себя, умерли, но они сделали свое
дело и грамотный художник должен знать их. Кубизм, например, не эстетичен,
но в нем нет хаоса. Он дисциплинирует мышление художника, помогает
ему увидеть то, что не всем доступно - обобщенные формы. Кубисты дали
ключ к организации пространства, и мне захотелось этим ключом приоткрыть
дверь в неведомый мир. На этюдах я стал смотреть другими глазами и
вдруг увидел то, что было прежде непонятно в работах Пикассо, Брака
и других.
Но в то же время я понял, что основы современных художественных направлений
уже заложены в работах старых мастеров. Более того, я сам далеко не
всегда старался списать пейзаж с натуры, пытаясь его как-то переосмыслить,
выделить главное.
Я
стал писать работы, которые называют абстрактными, хотя для меня лично
они таковыми не являются. Они построены по принципу логической организации
пространства, и позволили выразить некоторые мысли, связанные не только
с сиюминутными проблемами.
В то же время я понял, что главное в пейзаже - выразить состояние
природы. Художник может не рассматривать детали, но уловить колорит
состояния ему необходимо. В этом смысле примером может служить серия
работ Клода Моне "Руанский собор".
Следующим этапом работы пейзажиста является разработка форм. Формы
связаны между собой. В природе нет ошибок в этой связи. Видеть эту
связь художнику необходимо. На этюдах иногда ничего не получается
именно оттого, что художник не улавливает эту связь. В трех метрах
формы одни, а отойдешь - они другие, так как вступили во взаимосвязь
с окружающей средой.
Следующая задача - математически точная развертка форм на плоскости
холста. Этому помогает знание законов перспективы. Мы привыкли к линейной
перспективе. Именно в ней писали пейзажи русские передвижники.
Но я понял, что при помощи линейной перспективы трудно передать тот
объем пространства, который способна поглотить душа художника, всматривающегося
в природу.
Борьбе с фотографической перспективой мне помог сезанновский метод.
Думаю, что живопись двадцатого века идет под знаком Сезанна. В его
работах все построено, предметы взаимодействуют и формой и цветом.
Из картины нельзя убрать ни одну деталь. Своей цельностью он дал художникам
возможность думать и строить, а не подражать ни природе, ни старым
мастерам. Можно сказать, что н распахнул дверь в композиционную и
живописную бесконечность.
В своих работах Сезанн стремился выразить единство мироздания. Для
этого ему потребовался новый, более емкий взгляд на окружающую природу.
Я считаю главным достижением Сезанна создание на полотне сферической
перспективы. Он не оставил теории своего метода, скорее всего, это
было интуитивной находкой, но это ничуть не умаляет его достижения.
- Александр Иванович, что такое - сферическая перспектива?
- Попробую объяснить. Как известно, наша земля - шар. Я представил
себе такой шар, который я могу охватить своим зрением. Если я поднимусь
над этим шаром метров на сто, то все, что находится подо мной, зрительно
сузится, то есть будет ограничено нижней окружностью этого воображаемого
шара.
Но зато второй план - это план экватора, и в этой зоне я смогу увидеть
значительно больше, чем, если бы стоял на земле. Значит, в эту область
я смогу поместить многое из того, что зарисовывал на этюдах или просто
запоминал. Это уже не отдельная скала, а группа скал, не дерево, а
лес. И у реки я увижу не малый ее кусочек, а смогу вместить в работу
извивы ее течения.
Задний, третий план, тоже должен сужаться, ограничиваться округлостью
шара, но в пейзаже - это небо, дальние холмы, горы, а уровень горизонта
с высоты отдаляется, поэтому в работе я смогу показать несколько отдаленных
планов. Объемная перспектива позволила мне в картине показать то,
что характерно для данной местности, но не видно в линейной перспективе.
По этой схеме и выстраиваю пространство картины, и тут нет никакого
секрета.
- Александр Иванович, но как вам удается сохранить верный размер предметов
при такой сложной перспективе?
- Я ориентируюсь по раме, а в голове постоянно держу форму шара -
как эти деревья будут располагаться на сферической поверхности? А
как те скалы? Верный размер и место иногда приходится долго искать,
но когда появляется ощущение, что точка в пространстве найдена, тон
или цвет можно брать в полную силу.
Правда, завершая работу, приходится все проверять и перепроверять
по воображаемым параллелям и меридианам. Приходится попотеть, но Валентин
Серов говорил: "Не надо бояться пота, важно только, чтобы его
не было видно в работе".
Именно так и написана картина "Радуга".Иногда сложный сюжет
я писал одновременно на двух холстах - так легче экспериментировать.
Но "Радуга", к сожалению, шла на одном.
В эту работу я вложил много сил. И название ее должно было быть другое
- "Реквием". Мне хотелось в ней отразить вечную борьбу добра
и зла, света и мрака.
Работа шла от пейзажа, но переросла его. Скалы, леса, горы и облака
сведены к их символам, к обобщенным формам. Деревья стоят, как обелиски,
гамма темная, над жизнью нависли тучи, но подавить жизнь они не могут.
Над мрачной картиной сияет радуга, как символ победы света и возрождения.
Когда писал работу, не о себе думал. Ведь, если честно, как мы живем?
Творческая мысль подавлена, страна в долгах, и у власти после революции
одни честолюбцы. Народ опять в нищете. Но я верю - вечно это продолжаться
не может. Вот потому и радуга над землей.
Однако картиной этой я все же не удовлетворен. От пейзажа отошел,
но до "Реквиема" не дотянул. С годами к работе относишься
все ответственнее, каждую картину, как последнюю пишешь. Хотелось
бы мне "Радугу" переделать, дать ей больше цвета и света.
Только вряд ли хватит на это сил, да и времени все меньше остается.
А ощущение такое, что главные работы еще не написаны. Только-только
к тайне искусства прикоснулся, а жизнь уже пролетела.
- Александр Иванович, а почему вы стали пейзажистом?
- Во-первых, с детства тянуло. Природу всегда любил, а когда в Свердловске
в музее увидел, что окружающую красоту можно красками передать, просто
заболел пейзажем. Но становление мое все-таки после войны произошло.
Не я один, многие художники-фронтовики после войны стали писать природу.
А почему? Потому, что о войне нормальным языком рассказать невозможно.
Война - страшное зло. Это и кровь, и боль, и страх. Война - это отнятая
молодость, сломленные души. А социалистический реализм требовал героических
картин, то есть лжи. Для нас чудо было не в том, что мы победили,
а в том, что вернулись живыми. Нам пришлось мир заново открывать.
Вот пейзажная живопись и спасала.
У фронтовиков счет времени свой. Награды нас не интересовали. Какие
еще награды, если ты живой? Твори, работай - что еще надо? Но вскоре
мы понимать стали, что война не закончилась, она продолжается в разных
формах. А потому делать искусство как развлекающее зрелище нам совесть
не позволяет. Думаю, что подспудно война присутствует и в моих работах.
"Искусство самый опасный предмет любви по своей глубине, непостижимости,
вечной новизне, вечной таинственности. В нем больше всего отражается
божественное начало в человеке.
Творить - значить фиксировать моменты высших проявлений души".
И. Е. Репин. (из письма В.В. Веревкиной, 1893)
Пейзаж
- вроде бы легкий жанр, но это ложный взгляд. Сделать подлинное искусство
в любом жанре одинаково трудно.
Пейзаж - это иносказание, а не просто изображение вида. Поэтому пейзаж
по-своему писали и Бах, и Бетховен, и Пушкин. В поэзии пейзаж вообще
не описание природы, а рассказ о душевном состоянии автора. И для
Сурикова пейзаж - не подсобный материал, а у Левитана, Васильева,
Куинджи - это народная душа, выраженная через цвет. Каждому зрителю
кажется, что он в природе нечто похожее видел. Ведь классика - это
все то, что "про меня".
Трагедия советских художников в том, что они пятьдесят лет были выброшены
из мирового художественного процесса. На Врубеле, Серове и Коровине
развитие русской живописи остановилось. Но они-то западных импрессионистов
перехлестнули. С Коровиным, например, на западе тягаться некому. А
Кончаловский? Это же русский сезанист.
В советское время тоже свои достижения были. Многие умело писали,
в традициях русской живописи. Разве Лактионов плохой художник? Его
"Письмо с фронта" блестяще написано. Тут и реализм, и импрессионизм,
и идеология воедино слились. Только слишком уж "недремлющее око"
за художниками следило - главным образом портреты вождей писали.
Ведь соцреализм - это прилаживание академизма к социалистической действительности.
В результате получился картонный плакат, фанерная живопись.
Этот метод много зла натворил. Он и Илью Глазунова породил, короля
китча. Тот тоже портреты пишет, только тут уж ни любви, ни идеи. Одни
деньги.
- Александр Иванович, вас ни с кем не спутаешь. Как это сложилось?
- Я о выработке своего языка не думал. Путь знаковой живописи у меня
сам сложился. Подлинное искусство всегда автобиографично, поэтому
у художников невольно вырабатываются собственные символы живописного
языка. Эти символы у всех разные - у Шагала, к примеру, коза, скрипка
и букет цветов, у Малевича - черный квадрат. Но нельзя понимать, что
"знак" - это раз и навсегда придуманный художником прием,
на котором он и выезжает. Я имею в виду совсем другое. "Знак"
- это рожденный интуицией символ соединения действительности с душой
художника. Мои "знаки" - острая треугольная форма елей,
обобщенная форма уральских скал, крест как символ человека - родились
помимо воли, их вызвала внутренняя необходимость. Искусство всегда
иносказательно, и "знаки" помогают зрителю понять сказанное
художником. Вот почему в картинах старых мастеров - Рембрандта, Гойи,
Веласкеса - целый мир.
Хотя думаю, что главный мой "знак" - творческое переосмысление
натуры. В подражании действительности художник приходит к натурализму,
в соединении натуры со знаком - к реализму. В этом смысле Кандинский,
которого относят к отцам абстракционизма, реалист.
- Александр Иванович, но что же в таком случае считать формалистическим
искусством?
- Думаю, что такого искусства вообще нет. Поиск новых форм - другое
дело. А формализм - это соединение натурализма с вытиранием кисти
о холст.
- Но в наше время искусство приняло столь разнообразные формы, что
отличить подлинность от фальши неискушенному зрителю стало почти невозможно.
- Да, теперь, чтобы разбираться в искусстве зрителю нужна широкая
общая культура. Впрочем, она необходима и художнику.
В современной живописи канонов вообще нет, но без знания ее законов
нельзя стать художником.
Все начинается с рисунка. Если он неточен, небрежен - работа развалится.
С него все начинается и в портрете, и в скульптуре. Искажения в пропорциях
возможны лишь тогда, когда художник мастерски владеет классическим
рисунком. Есть художники, работающие махом - быстро и широко. Таков
Коровин. Я же к композиции картины иду трудно и долго.
Композиция - это организация пространства, конструкция картины. В
композиции важен не только рисунок, но и распределение пятен, их цвет
и размеры. Построение в листе не может быть случайным. Картина - это
же самостоятельное произведение, как литературный рассказ. В ней не
должно быть непродуманных, случайных элементов. Говорят, что Шишкин
на этюды ходил с топором. Главное и второстепенное в построении работы
должно читаться сразу.
Мастером композиции был Илья Ефимович Репин. Его "Запорожцы",
"Бурлаки", "Иван Грозный с сыном" построены безукоризненно.
Цвет в картине - важнейшая составляющая. В природе изначально заложена
цветовая гармония, но схватить и передать ее на полотне непросто.
Впрочем, это не всегда и нужно делать. Художник сочетанием смесей
создает свой колорит, соответствующий задуманной теме. Если колорит
целен и точен, зритель работе верит. Русское искусство всегда отличалось
мастерами колорита.
И все же главным в картине является художественный образ. Научить
этому нельзя - это тайна живописного искусства. Поэтому многие художники
всю жизнь пишут этюды. Образ - это не факт, а явление, выражение самого
характерного. Чтобы увидеть образ, нужно быть личностью, уметь обобщать,
отбрасывать второстепенное. Трудно создать образ, если художника не
волнуют "вечные" проблемы.
Правда, случается, что образ создается по наитию, независимо от желания,
но даже с талантами такое случается редко и рассчитывать на это не
приходится. Образ - это все-таки плод профессионального труда. Посмотрите
на рукописи Пушкина - сколько труда над каждым словом! Становится
понятно, почему его образы живее живых. У Толстого - то же самое.
Говорят, Донателло в творческих муках однажды закричал своей скульптуре:
"Да, говори же, говори!" Я его понимаю. По десять раз иногда
картину переписываешь до тех пор работаешь, пока образ не заговорит.
Как и почему приходит это ощущение, я и сам не смогу объяснить.
Вообще, я человек счастливый, мне судьба для занятий живописью сорок
лет отпустила.
- Так ведь из них, Александр Иванович, надо вычесть те бедственные
пятнадцать, когда ни выставок, ни заказов у вас не было. Вы, что же,
простили это партийной системе?
- На то, что система меня давила, я не обижаюсь. Давление это мне
только помогало - я в эти годы новые пластические формы осваивал.
Если бы у меня была благополучная жизнь, заказы и деньги, я бы в соцреализм
был загнан. А так у меня для размышлений время оставалось. И мысли
свои открыто выражать это же давление приучило. Только так можно было
в тех условиях собою остаться. Художник должен быть абсолютно свободен,
для него не должно быть ни партий, ни правительств. Вспомните Перова
- смог же он пьяных попов написать, не испугался.
Я считаю, что молодым художникам сейчас труднее - они абсолютно свободны,
а потому растеряны. Ориентиров, кроме рынка, у них нет. А рынок любой
талант не хуже соцреализма проглотить может.
Мне-то хорошо - я смотрю теперь на них и думаю: "Чего ради люди
суетятся? Ведь художнику немного надо - стакан чая, кусок хлеба -
и живи себе, работай! Остальное само приложится".
Нам
ведь тоже не просто было - голодное детство, война, послевоенные лишения,
но юность вспоминаешь как самое счастливое время. Мы же дело делали,
долг свой перед Родиной исполняли. А с какой страстью после войны
учились, как увлеченно писали! Если бы ни война, разве стал бы Неизвестный
такой личностью? Он в искусстве своим путем идет и Хрущева не побоялся.
Ему же и надгробие хрущевское заказали - разве это не победа нового
мировоззрения?
- Александр Иванович, а кого вы можете назвать своим Учителем?.
- Двадцатый век. А думать меня заставили два человека: ленинградский
художник, филоновец, Алексей Комаров и искусствовед Доминяк Александр
Владимирович. С Комаровым мы познакомились на творческой даче под
Переяславлем-Залесским. Я тогда был начинающим художником. Мы с ним
на реке этюды писали и я у него многому научился.
А Доминяк в Пермской галерее работал, когда я без заказов сидел, "абстрактное"
искусство осваивал. Он тогда единственный, кто за меня вступился.
С Худсоветом открытую борьбу начал, доказывая, что художник имеет
право свободно писать, и что я не шарлатан в искусстве, как они меня
решили представить.
Александр Владимирович мыслящий искусствовед и честный человек. Он
сначала получил образование физика, лишь потом стал искусствоведом.
Он и сам всегда был готов учиться. Однажды мне сказал: "Я к твоим
работам семь лет присматривался. Ты, Александр Иванович, научил меня
видеть форму в живописи".
Но он и сам мне многое в новых направлениях разъяснял, завершал, так
сказать, мое художественное образование. Когда он лекции читал, все
искусствоведы галереи бросали свои дела и бежали его послушать.
И тем не менее, выдавили его с работы. Наши идеологи просто травлю
на него устроили. Пришлось из города уехать. Он теперь под Москвой
работает, в Истре музеем руководит. Он, как и я, от жизни хорошую
трепку получил, но для творческого человека от этого только польза.
Говорят, Пушкина однажды спросили: "Вы для чего это стихотворение
написали?" Он отвечает: "Для стихотворения". Не для
денег, не для самолюбия - для самого искусства написал. А вышло -
для народа. Вот как в искусстве-то бывает.
ИЗ ПЕРЕПИСКИ АВТОРА С А.И.РЕПИНЫМ
Дорогой Александр Иванович!
Встреча с вами не забылась. Напротив, наша беседа все чаще вспоминается
в подробностях как путь становления Художника.
У вас он очень показателен и результат налицо - многоплановые Картины,
а не пейзажные этюды, которые мы обычно видим на выставках. На вашем
примере я убедился, что преданность делу совершенствует человека,
творческий труд спасает его от пошлости. Рад, что это убеждение выросло
после встречи с вашими работами.
Спасибо за ваши ранние этюды. Они уже висят на стене в рамах.
Найти в пейзаже образ - задача не менее сложная, чем в портрете.
До свидания, ваш Ю. Зверев.
7 мая, 1985 г.
Дорогой Александр Иванович!
Неожиданно для себя начинаю писать вам второе письмо, хотя и первое
ещё не отправил. Принято письма писать короткие, деловые, но чувствую,
что у меня так не получится.
Дело в том, что я увидел в вас Художника по самой строгой мерке. Чем
больше времени проходит со дня нашей встречи, тем отчетливее в этом
убеждаюсь. Как ни странно, подтверждение этому я получил в Ленинградском
манеже на выставке, посвященной сорокалетию победы над Германией.
Кроме героических полотен есть здесь и лирические пейзажи, и натюрморты.
Заметна мастеровитость художников, приёмистость, словом всё то, что
должно тронуть зрителя. И не трогает! И не меня одного. Почему?
Художников, привыкших выписывать детали до натуральности, сковывает
сама манера и невозможность обобщений.
Некоторые пишут в явно эпигонской манере "под Шагала" или
"под Тышлера". Голая декоративность недостаточна для серьезного
искусства.
Так называемые "реалисты" больше рассказывают, чем показывают.
Именно у них на передний план вылезает прием, то есть то, что является
изобразительным подспорьем.
Героическая тема чаще всего решается в лоб - пушки, атаки, гибнущие
враги.
Я ходил по выставке в поисках обобщенного образа войны и Победы. Но
большинству художников не хватает широты, философского осмысления
того, о чем он хочет рассказать.
Вы, Александр Иванович, можете сказать "критиковать всегда легко".
Я стараюсь доброжелательно подходить к автору, но поистине подлинное
искусство встречается не часто. Толстой писал: "Люди так часто
привыкают к подобию искусства, что не различают подлинного искусства".
Последний толчок "к различению", к осмысленному поиску произвели
во мне вы. Так что вы, Александр Иванович, в моей критике и "виноваты".
Вы показали мне мучительный путь художника и его итоги.
После выставки я пригласил друзей и сказал им, что покажу то, что
называю подлинным искусством. И показал им один единственный слайд
- ваш весенний пейзаж с рекой и двумя фигурками на пригорке. После
обсуждения все согласились с тем, что в работе все увязано - уравновешенность
форм, колорит, композиция. А ведь это еще не лучшая ваша работа, не
так ли? Пейзажи, которые я видел у вас в мастерской, плотнее и образнее.
Они приобретают эпическое звучание. И не будем стыдиться высоких слов.
Искусство - это уже высочайшее слово. Каждая из последних ваших работ
звучит, как законченный умный роман. Не рассказ, не повесть, а именно
роман. У вас рождается образ Урала, образ Родины, а это не каждому
по плечу.
С уважением. Ю. Зверев.
16 мая 1985 года.
Дорогой Юрий Степанович! Здравствуйте!
Все последнее время у меня довольно суетное, до Октября мне хочется
рассчитаться с долгами и недоделками, а их, оказывается, накопилось
уйма. Почему до Октября? В Октябре мне шестьдесят, я выхожу на пенсию
и начинаю свой последний круг на этом свете. Главные работы еще не
сделаны, надо спешить. А сколько мне отпущено, одному Богу известно.
Четвертого я сдал свою последнюю работу. Если не придумают каких-нибудь
"запятых" и вовремя все выплатят, то мне хватит заплатить
долги, а переползти за шестидесятилетие я и без денег согласен.
Вы правы - художнику всегда трудно. Трудно потому, что мы ничего не
открыли - все давно известно, только мы, неведомо почему, взяли все
и забыли.
В этом письме посылаю обзорную статью искусствоведа О.Власовой из
"Вечерки". Она ближе других знакома с моими работами. Если
вам это интересно и поможет в поисках истины, буду рад и благодарен.
Низкий поклон вашей супруге. Всего хорошего.
А.Репин.
10 07 85
Дорогой Александр Иванович!
Спасибо за статью в "Вечерней Перми". Ольга Власова написала
о ваших работах грамотно и по делу. Похоже, что она любит ваше творчество.
Однако мне кажется, что вам самому нужно писать о своей работе. Никакое
перечисление достоинств вашей живописи не заменит живого рассказа
художника. Теперешние ваши работы - итог творческих исканий целой
жизни. Это интересно и молодым поучительно.
Вы скромно говорите, что современные художники ничего нового не открыли.
Но прикосновение к прошлому всегда происходит на новом этапе. Современный
уровень художник невольно несет в себе, если даже об этом и не думает.
Не так много людей, способных обобщить свой жизненный опыт и внятно
рассказать об этом новому поколению. У вас, Александр Иванович, в
творчестве это получилось.
Нередко у художника виден его "потолок". Один поднимается
до лихой игры цветом, другой до спекуляции идеей или современным сюжетом,
третий покоряет публику "недосказанностью", чаще псевдо...
Иногда художник, оседлав прием, всю жизнь на нём и скачет. И лишь
у некоторых этот "потолок" трудно обнаружить. Это именно
те художники, для кого очередная работа всегда - итог жизни, в который
вкладываются все силы. Я считаю вас именно таким художником.
Вы пишите каждый пейзаж, как последний. Я это вижу и спешу вам это
сказать - а вдруг, действительно, последний...
Но хотелось бы долго-долго жить, гулять по лесу, стоять рядом у мольберта.
Спасибо вам за слайды. С двух из них я уже написал небольшие повторения.
Сдали ли вы заказчику последнюю работу? Хватило ли денег на раздачу
долгов?
Если "главные работы впереди", то что у вас на очереди?
Всего доброго, пишите.
Ваш Ю. Зверев.
Юрий Степанович, здравствуйте!
Месяц был в Соликамске - Боровске, до двадцатого сентября выкроил
время побродить по Уралу. Сейчас я не пишу в поездках, а только смотрю.
С утра до ночи хожу по горам и тайге и смотрю, каков мир. Он живет
себе своей жизнью и дела ему нет до нашей суеты.
После той весенней работы пока ничего не писал. В июне сдал ее Совету,
но она до сих пор пылится на складе. Мне никак не могут выплатить
за нее. На днях сдал документы на пенсию.
С глубоким уважением к вам, А.Репин.
01 10 85
Дорогой Юрий Степанович! Здравствуйте!
Простите меня, не помню, ответил ли вам на январское письмо. Если
не ответил, то причиной тому ряд значительных неприятностей в жизни.
Хотя вроде бы уж и привыкнуть к ним надо. Но с возрастом жизнь подкидывает
такие сюрпризы... С осени я долго болел, месяца два совсем не мог
работать, затем тяжело болела жена. У нее с сердцем дела плохие.
Оба мы теперь на пенсии. Недавно мне удалось погасить все допенсионные
долги. Теперь я никому не должен. Деньгами я не был избалован и пенсии
на харчи мне хватит. На краски и мастерскую придется как-то подрабатывать.
К творчеству после выхода на пенсию еще не приступал. Хотя думаю,
что самые главные работы еще не написаны.
В последнем письме вы меня спрашиваете об участии во Всесоюзных выставках.
Как мне кажется, вы преувеличиваете мои возможности как художника.
Место мое здесь более чем скромное, если оно вообще есть. Ни в каких
выставках в последнее время я не участвовал, а с семьдесят четвертого
года меня перестали пускать и на зональные. В семьдесят седьмом году
моя персональная выставка провисела десять дней, а "пробивал"
ее я три года. С тех пор живу с ярлыком. Имя мое негде не упоминается
или изредка в местной печати. Статья Ольги Власовой появилась после
пятнадцатилетнего перерыва, и то в связи с сорокалетием Победы, как
о художнике - ветеране Отечественной войны.
Прошлогодняя выставка, которую вы видели, была тоже организована для
художников-ветеранов. У меня появилась возможность показать семь-восемь
работ, но и здесь одну из них, "Каму", сняли с экспозиции,
даже не поставив меня в известность. Кстати, эта работа принадлежит
государственному музею - Пермской галерее. Но, видимо, и это для местных
партийных идеологов не имеет значения.
Многое мне по наивности и незнанию пришлось пережить. Это стоило немало
здоровья. Но главным для меня в жизни осталось одно - любую работу
делать, как для себя. Поэтому и пишу картины подолгу. Убеждён, что
все, что не для себя - никому не нужно. Работ на заработок для меня
не существует - все есть творчество с полной отдачей сил, а что получится,
не мне судить.
Знаю, что если произведение - искусство, оно будет жить помимо воли
автора, а если не искусство - значит как художник не состоялся. Поэтому
не надо себя выпячивать. Время все поставит на свои места.
Несмотря на сложности, я доволен тем, что остался собой и занимаюсь
живописью. Она спасала меня в самые трудные времена. Не будь я живописец,
может быть, и не выдержал бы.
От души желаю вам и вашей жене здоровья и счастья. Поздравляю с праздником
Победы!
С глубоким уважением к вам, А.Репин.
3. 05. 86.
Дорогой Александр Иванович!
Долго не писал потому, что все лето ехал на велосипеде из Ленинграда
в Париж. Ехал через Финляндию, Швецию, Данию, Германию, Голландию
и Бельгию. Теперь, вот уже два месяца, пребываю в Париже. Почему так
долго?
Хочется снять фильм о художниках, которых у нас до недавнего времени
именовали диссидентами. Задача оказалась не из легких - сначала пришлось
зарабатывать деньги, чтобы купить видеокамеру. Фломастером и акварелью
я рисовал виды Парижа и продавал их туристам. С художниками тоже было
не просто договориться, не верили, что снимаю для себя, а не по заказу
телевидения. Каждый хотел на этом заработать, а я сам ради камеры
по прекрасному Парижу хожу полуголодным.
Художники из России есть очень серьезные - Оскар Рабин, Михаил Рагинский,
Юрий Куперман и другие. Все они хватили нелегкой эмигрантской жизни,
но укрепились и успешно работают. Не так давно в Ленинграде была выставка
из ранних работ. Что можно сказать об этих художниках?
Все они очень разные. Мало кто сохраняет в живописи академическую
школу. Захватывают современные бурные течения - бешеный цвет, ломаные
формы, эпатирующие публику эффекты, например, приклеенные на холст
ботинки, выкрашенные "под бронзу". Однако бросается в глаза,
что французы работают хуже наших, менее изобретательно, что ли. У
тех и у других царит коммерческий дух. Салоны завалены дешёвыми поделками.
На Невском, на Арбате и на Монмартре примерно одно и то же. Впрочем,
серьёзных французских художников я не вижу, поэтому мне трудно судить.
В этой поездке я лишний раз убеждаюсь, что вашу живопись ни с чем
сравнить нельзя. Если бы скорая известность зависела только от таланта,
вы, Александр Иванович, давно были бы в первой русской десятке.
Так что Париж пошёл мне на пользу - я ещё больше полюбил ваши работы.
Что сказать о здешней жизни? Сумасшедшее изобилие. Проблема не "купить",
а "продать". В магазине распродажи я купил спортивный костюм
за пять франков, когда билет в метро стоит пять франков двадцать сантимов.
Огромное количество непроданных фруктов просто выбрасывается. Простое
вино дешевле минеральной воды. Но жильё, телефон, вода, обслуживание
- все это дорого.
Должен сказать, что меня уже тянет на родину, а на Урал хочется съездить
всегда.
Здоровья вам и вашим близким.
Всегда с уважением Юрий Зверев.
7 сентября 1990 г.
Дорогой Юрий Степанович! Здравствуйте!
Постараюсь ответить на ваши вопросы. Время у меня проходит безлико,
медленно и без восторгов. Сожаления о прожитом нет, кроме того, что
не удалось сделать и малой части того, что, возможно, мог бы сделать.
Но система есть система. Нужно было в ней остаться человеком. На это,
наверное, и ушли все силы.
Летом никуда не выезжал, не решался из-за болезней. Квартира и мастерская
- в этом пространстве проходит моя жизнь. Новых работ не затевал -
чувствую, что не осилить. Но в мастерской сотни работ, которые можно
и нужно довести. Вот этим осторожно, без спешки я и занимаюсь по два-три
часа в день. Как бы заново переживаю пройденный путь.
На высвободившееся из-под опеки искусство молодых смотрю равнодушно.
Им, молодым, пожалуй, труднее, чем нам. И думаю, немногие из них выдержат.
Наше поколение давила система, их задушит рынок. Но в душе я за свободное
выживание. Оно дает великие возможности. Возрождение искусства, верю,
пойдет из России. Так уж устроен русский человек - он ближе всех к
тайне, которая называется искусством.
На "измы" искусство я не делю, это придумано теоретиками.
Шарлатанов во всех "измах" предостаточно. В действительности
существует искусство и не искусство. Это всегда тайна и человека привлекает
оно не своей формой, а именно тайной. Сознание, что за всю жизнь так
и не удалось приблизиться к этой тайне, порой угнетает.
Все мы слишком политико-бытовые люди и прошедшее преуспело сделать
нас таковыми. Жаль, но что делать? Надо жить и работать.
Искусствовед Ольга Власова книжку обо мне не писала. Думаю, что нереально
это в наше смутное время.
Желаю вам с супругой здоровья, счастья и успехов.
Ваш А.Репин.
30. 11. 91 г.
Дорогой Александр Иванович!
Полчаса назад принес с почты ваше письмо и вставил присланные слайды
в рамки. Вечером мы с женой устроим праздник - будем их смотреть на
экране.
Спасибо за письмо, хотя оно грустное. Рад тому, что вы по-прежнему
работаете, доводите свои ранние работы. При неважном самочувствии,
суровой уральской зиме и нашем полуголодном времени это уже подвиг.
Ваше письмо, как всегда, очень честное, и, хотя вы пишете, что "на
искусство молодых смотрю равнодушно", я знаю, что человек вы
далеко не равнодушный. Большую часть ваших мыслей я разделяю, например,
о возрождении искусства, которое придет из России. Но кое в чем есть
и возражения.
"Искусство - это тайна, - пишите вы, - и сознание, что так и
не удалось за жизнь приблизиться к этой тайне угнетает. Великие мастера
знали эту тайну и умели её делать, а Павел Филонов - новая космическая
тайна".
Вроде бы всё верно, на то они и великие. Но всё же...
Не могу согласиться с тем, что вы, отдавший искусству жизнь, не приблизились
к этой тайне. Не знаете вы себя, Александр Иванович. Простые труженики
вообще склонны приуменьшать значение своего труда. Они живут не только
скромно, но и нередко с комплексом своей малозначимости. Таков мой
друг, шофёр, отдавший жизнь написанию романа о нашей несчастной советской
жизни и обладающей редким качеством ощущения всего сущего, такова
моя жена - умный педагог, таков и вы, дорогой Александр Иванович.
О тайне искусства я сказал бы иначе. Есть тайна человеческой души,
тайна восприятия искусства. А художник, когда работает, не тайну разгадывает,
а совершенствуется в своём деле, обостряет ответственность, стремится
сделать работу лучше. Подлинный художник никого не стремится удивить,
шокировать, запутать ореолом тайны. Он лишь задает себе задачу и ищет
её решения. То есть делает то, чем занимаетесь всю жизнь вы. Такой
наряженный труд приводит к ощутимым результатам: один находит свою
систему, другой - новые формы, третий - свой язык.
Вы, Александр Иванович, всё это нашли. Поиски были не напрасны - вы
обрели эпическую силу в своих пейзажных работах. Я говорил, что вы
пишете уже не пейзажи, а образы природы. До таких высот удается подняться
не многим. Ваши работы для зрителя - тайна, потому что заставляют
думать и волноваться.
Но когда вы сами становитесь зрителем и изучаете Рембрандта или Сурикова,
Левитана или Филонова вы ощущаете тайну. В этой тайне - не только
талант и труд мастеров, но также и их приёмы, их профессиональное
мастерство. Таким же арсеналом владеете и вы.
Вы скажете - "то, да не то, уровень таланта разный". Конечно,
природа наделяет каждого в разной мере, тут нечем гордиться. Природные
данные - вроде красивого носа. Если бы Пушкин не работал, как одержимый,
его божий дар сгинул бы бесследно. Это относится и ко всем великим
художникам.
В своем искусстве вы невольно объединили многие элементы, до которых
другие додумывались раздельно. Сомневаетесь? Попробую доказать.
Пейзаж вы в своих последних работах строите под чашечно - купольной
системе художника Стерлигова, формы обобщаете, как это умели делать
лучшие монументалисты "сурового стиля", при этом каким-то
невероятным образом сохраняя левитановскую лиричность. В цвете, где
надо, не боитесь дойти до предельной напряжённости, а в некоторых
работах бываете по-серовски колоричстичным.
Но и это еще не все. В ваших работах всегда присутствовало философское
начало, а в последних (я имею в виду "Каменный пояс" и "Радугу")
оно доведено до отчетливой завершённости. "Фауст" Гёте писал
всю жизнь, но не запутался в философском осмыслении бытия. В итоге
он нашёл подлинную ценность - служение людям.
Перед вашими, Александр Иванович, работами хочется думать о величии
жизни. Вы в полной мере выполнили свой долг перед ней. В своих работах
вы взяли нравственную ответственность за все, что происходит в этом
мире, поэтому зритель останавливается перед ними в глубоком раздумье.
Спасибо вам за всё. Не зная, чем вас отблагодарить, посылаю один из
своих рассказов.
Здоровья вам и успехов.
Ваш Юрий Зверев.
Дорогой Александр Иванович!
И в этот раз встреча с вами была самым ярким впечатлением от поездки
в Пермь. Сейчас я пишу о вас статью. Сожалею, что не попросил материал
у Ольги Власовой, хотя заходил в галерею. О ваших предках уже написал,
чему помогли ваши рассказы и письма.
Сильное впечатление произвела ваша работа "Каменный пояс".
Вы поразительно угадали образ Урала в этой огромной скале. Древние
славяне именно так и называли Урал - "Камень".
Сделало ли Пермское телевидение фильм о вашем творчестве? Я жду его
с нетерпением. Нередко любуюсь вашими ранними этюдами. Вы начинали
с левитановской манеры живописи и колористическую точность сохранили
на всю жизнь.
Когда сажусь писать вам, невольно получается восторженная похвала.
Я даже пытался с этим бороться, но понял, что это бессмысленно. Пишу
всегда то, что рвется из души, что хочется сказать Художнику. В жизни
мало времени. Часто человек не успевает услышать то, что заслужил
всей жизнью. А если слышит - не верит, считая свои заслуги скромными.
А хуже то, что мы не умеем разглядеть пророков в своем отечестве.
Здоровья вам и успехов.
Ваш Ю. Зверев.
17 ноября, 1994 года.
Дорогой Юрий Степанович! Здравствуйте!
Много времени прошло с тех пор, как я сделал
свою последнюю выставку, но забот о ней все еще продолжаются.
Каталог появился полгода спустя. Качество
его, как видите, не стоит тех ожиданий. Но он все же вышел, выставка
им задокументирована. И только лишь!
Последние три месяца я серьезно болел. Хирурги
готовили меня к операции на желудке, но терапевты были в сомнении
- сердце может не выдержать. И я решил от операции отказаться с
надеждой еще пожить. Надеюсь еще поработать, каждый день в мастерской.
Даст Бог, может быть еще увидимся. Для вас
мне хочется успеть переписать телепередачу о выставке. Спасибо за
ваш приезд на открытие. Ваше выступление записано и было передано
по телевидению
Всего хорошего, низкий поклон вашей супруге.
Ваш А.Репин.
14 05 96
...
